Без таких громогласных старушек, пожалуй, не обходится ни одна поликлиника. Они зычно занимают очередь, придирчиво выясняют, кто за кем стоит, с какой скоростью движется приём, и вообще вносят в размеренную жизнь лечебного учреждения нотку скандальности.
Впрочем, в тот раз я этой «иерихонской трубе» преклонного возраста даже обрадовалась.
Читать в полутёмном коридоре оказалось невозможно, болтать с подружками по мобильному в общественном месте полагаю не очень приличным, а передо мной – целых семь пациентов, которых наш районный кардиолог Алина Сергеевна будет принимать, дотошно осматривая и выслушивая, не меньше двух часов.
Я уже изучила все плакаты о вреде курения и профилактике гриппа, развешанные на стенах, посочувствовала болезненно худой женщине, положившей в рот вторую таблетку нитроглицерина, и начала было потихоньку подрёмывать, как вдруг из холла, называемого почему-то расширителем, донёсся уверенный женский бас:
– Это все в девятый кабинет? Я тоже в девятый. Принимает Никонов? Хорошо. За кем я буду? За вами, молодой человек? Конечно, молодой. Сколько вам лет? Всего лишь семьдесят? По сравнению со мной вы ещё юноша.
Очередь оживилась и переглянулась, радуясь нехитрому развлечению. К сожалению, обладательницы внушительного баса из нашего коридора не было видно. Пришлось довольствоваться ролью слушательницы, представляя монументальную особу в бостоновом костюме. Она тем временем продолжала общение с «молодым человеком».
– Вы зачем на приём? Колени болят? Нужно капустный лист прикладывать. Отварить и привязывать на ночь. Вы слушайте, что я вам говорю. Капуста для суставов – первое дело. У меня никогда колени не болели. И спина не беспокоит. Потому что я всегда капусту ем.
Мужской голос пробормотал что-то неразборчивое.
– Да-да, попробуйте. Я свою маму всегда капустными листьями лечила. Это наша участковая Фрида Моисеевна ещё в 1958 году посоветовала. Говорила: «Хотите иметь здоровые суставы – ешьте капусту». Моя мама прожила сто три года. И за всю жизнь не выпила ни одной таблетки. Все даже удивлялись: «Такая пожилая женщина, а в доме никаких лекарств». От чего умерла? Шла с рынка, порвался пакет. Мама наклонилась собрать покупки и потеряла сознание. Приехала «скорая» и давай ей капельницы ставить. А мама ведь к лекарствам не привыкла! Даже до больницы не успели довезти… Что? Да, сто три года. А мне девяносто пять, тоже зажилась.
Чьё-то тонкое контральто прошелестело нечто елейное.
– Не знаю, что там ваш Бог отмеривает. Я – бывшая комсомолка. К попам не хожу, в загробную жизнь не верю и вам не советую.
Судя по негодующему контральто, атеистку попытались переубедить. Но не тут-то было. У громокипящих старух на всё есть своё собственное мнение, которым они готовы в любой момент поделиться с окружающими.
– Я не навязываю свои взгляды вам, вы не навязываете свои взгляды мне. Да! Так и надо жить.
В расширителе скрипнула дверь, выпуская из кабинета пациента.
– Не нужно меня пропускать без очереди. Я никуда не тороплюсь и прекрасно себя чувствую… Зачем пришла? Санаторную карту оформить. Мне как ветерану тыла и активистке путёвку дали. Что? Да, у меня есть дочь. Ей семьдесят пять лет, но она негодяйка.
– Бедняга! – покачала головой молодящаяся дамочка в зелёных джинсах. – До седых волос дожить и всё ходить в негодяйках с такой-то мамашей.
– Правильно я её воспитывала! – добавила децибелов старуха. – Только она не захотела с матери пример брать. Замуж три раза бегала, мыслимое дело? Мне людям в глаза смотреть было стыдно. И сейчас у неё любовник есть. Я точно знаю.
Молодой широкоплечий парень – по виду типичный качок, я ещё удивилась: что он-то делает возле кабинета кардиолога? – с интересом поднял голову от планшета:
– Любовник? В семьдесят пять? Ну даёт старая гвардия!
А старуха уже перешла к другой теме.
– Нет, врать не буду – товарища Сталина только в кинохрониках видела. А с Леонидом Ильичом, вот как рядом с вами, стояла. Он у нас с рабочей поездкой был. Меня пригласили как отличника народного образования. Я ещё пожалела, что мне медаль «За трудовое отличие» за два года до этого дали. А то Леонид Ильич мог бы вручить мне её перед всем городом. Зато с секретарём обкома виделась регулярно, даже ели с ним за одним столом… Что? Конечно, только проверенных людей могли допустить. Это был банкет. Нам подали котлеты по-киевски. Он только вилку воткнул, а котлета ка-ак брызнет! – бывшая учительница гулко захохотала. – И галстук себе заляпал, и пиджак. В моё время мужчины не позволяли себе чучелами ходить. Костюм, крахмальная сорочка, галстук, шляпа, портфель – всё как положено. У моего покойного супруга никогда в жизни не было этих ваших шортов. Он бы оскорбился, если бы я ему предложила в таких портках хотя бы по даче ходить.
«Молодой семидесятилетний человек», в чью сторону, похоже, была направлена эта критическая стрела, пролепетал что-то, оправдываясь.
– Да ходите в чём хотите, – ответствовала бабка, – но в моё время это было не принято. Так вот, товарищ секретарь салфеткой пятна оттёр, ко мне повернулся и сказал: «Осторожнее, она, вражья сила, взрывается». Пошутил, значит. А в 1978-м я отдыхала в санатории ЦК в номере, где до меня жила супруга члена Политбюро товарища Кулакова.
В громогласное соло опять ворвалось нервное контральто. Но старуха тут же перебила оппонентку.
– А почему бы супруге члена Политбюро не отдыхать вместе с простым народом? Это всё ваши демократы всем головы морочат: мол, партия была закрытой кастой. Ложь и инсинуации! Такие же люди, как и все. Только ответственности, конечно, намного больше… Мемуары? Да, наверное, нужно написать. У меня в жизни было очень много событий, поучительных для молодёжи.
Моя соседка в клетчатой рубашке демонстративно закатила глаза.
– Молодые нынче – как слепые щенята, ничего не знают, не понимают. Пьют, курят, глотают лекарства горстями, а потом бегают по врачам: «Верните мне здоровье!» Разве ж это дело? Я бы объяснила им, как надо. Я прожила долгую жизнь и знаю, что самое главное – правильно питаться.
Мы с соседкой и парнем-качком синхронно прыснули. Это же надо! Прожить без малого век, пережить войну, восстановление народного хозяйства, хрущёвскую оттепель, брежневское время, горбачёвскую перестройку, лихие девяностые, познакомиться с рыночными отношениями – и всё для того, чтобы сделать из пережитого единственный вывод: «Главное в жизни – правильно питаться!»
Не успели мы отсмеяться, как тишь поликлиники была снова нарушена. Но не знакомым басом, а звонким детским голоском:
– Ба, я писать хочу!
– Ренатик! Проснулся, мой дорогой мальчик? Сейчас пойдём. Где тут туалет, подскажите? – прогремела старуха.
Наличие Ренатика настолько не соответствовало уже сложившемуся в моём воображении образу монументальной старухи в бостоновом костюме, что меня буквально подкинуло с банкетки. Сделав незаинтересованное лицо, я вышла в расширитель, где и увидела невысокую полноватую старушку в старомодном платье в горох, которая помогала выбраться из коляски темноглазому мальчику лет трёх и басила, отвечая на чей-то вопрос:
– Нет, Ренатик не правнук, а праправнук. Он у меня золотой. Мне только с дочкой не повезло. А внуки брали с меня пример и выросли порядочными людьми. И правнучка у меня удачная.
– Вы бы разговаривали тише, тогда бы он не проснулся, – упрекнула обладательница нервного контральто, женщина с целой гроздью бус и цепочек на шее.
– Он к моему голосу с рождения привык, – отмахнулась громогласная старушка. – Правнучки с мужем на работе крутятся день и ночь, а Ренатика мне подбрасывают. Больше некому. Бабушка его ещё работает, а прабабушка – негодяйка.
Она поправила на мальчике футболку и сказала безо всякого сюсюканья:
– Туалет направо. Где у нас право, Ренатик?
Малыш задрал обе ручонки вверх, потом уморительно повертел ладошками перед глазами, соображая.
– Ну, вспоминай, Ренатик, как бабушка тебя учила.
– Воть! – ликующе закричал карапуз и помахал пухленькой ручкой.
– Умница! А сможешь сам штанишки снять?
– Самь! – подтвердил мальчик.
– Вот и хорошо. А я, если что, подстрахую, – величественно зарокотала бабушка и повела внука вдаль по темноватому коридору поликлиники.
А очередь снова впала в сонное оцепенение, так характерное для поликлиник.
(с)Вероника ШЕЛЕСТ
Свежие комментарии