Я уже очень давно не занимаюсь репетиторством. Меня от репетиторства тошнит. А вот мою жену, преподавателя русского языка и литературы, как и я, пока не тошнит. Молодая еще. И детей очень любит. И своих, и чужих. Я детей тоже люблю, но своих-то очень, а чужих – не больше соленых рыжиков. Шучу, конечно.
Ее от репетиторства пока не тошнит, но уже слегка мутит.
Тут четыре стадии. Я их сам прошел, лично.
Первые пять лет – ничего, даже иногда прикольно. Например, тебе школьник пишет в сочинении: «Маргарита кремировала себя кремом из золотой коробки, которую ей подарил черт со скамейки». Звонишь коллегам, делишься с ними, заливисто хихикаешь.
Потом тебе становится грустновато, и тебя начинает мутить от всего этого безудержного школьного постмодернизма.
Данная стадия продолжается года три. И даже Александр Александрович Блок, написавший, как выясняется, рассказ «Двенадцать стульев», тебя уже не радует. Уже не хочется звонить коллегам и хихикать.
На третьей стадии тебя начинает подташнивать. Подташнивает года два. Все сильнее и сильнее. Грань между подташниванием и тошнотой очень тонкая. Этот метафизический переход может затянуться на несколько месяцев. Но рано или поздно количество переходит в качество, и твоя интеллектуальная печень решительно заявляет тебе: «Все, блин, невермор!»
Мой интеллектуально-печеночный невермор свершился лет десять назад. А жена еще топорщится. Она вообще терпеливая по природе. И детей любит. Хотя я об этом уже говорил.
Недавно она занималась русским языком и литературой с девочкой Алевтиной двенадцати лет. Сероглазая такая разухабистая кукла с ржаной косой.
Хорошая девочка, хотя и избалованная до предела. Но это не ее вина. Ее папа — какая-то шишка в городской администрации. Но, несмотря на общую шишковатость родителей, с литературой и русским у Алевтины не очень.
Я сижу в своей комнате и вижу и слышу, как они занимаются, через приоткрытую дверь.
- Ну, что тебе сегодня, Алевтиночка, задали?..
- Ща, Анна Юрьевна. Минуточку терпения.
Алевтина залезает в сумку, достает учебник. Брезгливо берет его двумя пальцами, как будто это не учебник, а дохлая жаба. Кидает на стол. С омерзением листает жабу мизинцем левой руки:
- О господи!
Это ее любимое междометие. И еще «ап!». Междометия, кстати, девочка Алевтина называет «междярами», придаточные предложениями – «предателями», приставки – «приставаками» и так далее.
- Ща… Страница сорок три. Вот. И.А ….Ослик Иа… Классно. Ослик …И.А. Бунин!
- Ну-ну, Алевтиночка, не шали.
- А что это — Бунин?
- Это великий русский писатель Иван Алексеевич Бунин. Лауреат Нобелевской премии.
- Много дают?
- В смысле?..
- Премия большая?
- Алевтина, ты бы…
- Ладно. Проехали… Так… Вот! «Антоновские яблоки»... Не может быть! Какое адовское совпадение!
- Что случилось?
- У меня фамилия – Антонова. Вот что случилось. Стоп. Ща будет круто, Анна Юрьевна.
Алевтина достала из сумки яблоко и стала его грызть:
- Алевтина Антонова, Южный Административный Округ, ест яблоко и читает «Антоновские яблоки» ослика Бунина! Смертный номер под кумполом цирка! Ап!
- Не балуйся, Алевтиночка. Давай, читай, лапонька.
- О господи! Чувствую, что будет грустно. Так… «… Вспоминается мне ранняя погожая осень.» Началось… Ща опять будет про погоду… «Август был с теплыми дождиками, как будто нарочно выпадавшими для сева…» Ну, я же говорила… Кто это – «сева»?
- Сев – это когда сеют хлеб.
- Ааа… Понятно. Ап! Ща будет круто.
Алевтина достала из сумки плюшку столичную и стала ее жевать:
- Ап! Алевтина Антонова, Южный Административный Округ! Богиня сева!
И добавила голосом Карлсона-Ливанова, очень, кстати, похоже:
- А мы тут плюшками балуемся…
- Алевтиночка, ты ко мне, деточка, кушать пришла или заниматься?..
- «Я пришла к тебе с приветом… чтобы… чего-то там затерпетало и кто-то там проснулся…» Все! Смертный номер под кумполом цирка окончен. Ап!
Алевтина кинула яблоко и плюшку в сумку. И – опять очень похоже голосом Ливанова-Карлсона:
- Продолжаем разговор… О господи!.. Началось… По прогнозам гидромедцентра… «… для сева, — с дождиками в самую пору, в середине месяца, около праздника св. …» Что это «св.»?
- Святого.
- «св. Лаврентия…» Что это Лаврентия?
- Это был такой святой в Древнем Риме.
- Понятно. Учтем. О господи!.. «А осень и зима хороши будут, коли на Лаврентия вода тиха и дождик…» Ничего не понимаю. За что на этого «св.» дождик льют?
Алевтина сидела, мучительно обхватив голову руками, как Ленин, слушающий Аппассионату.
- Это, Алевтиночка, значит: в день святого Лаврентия. Не на самого святого Лаврентия, а в день этого святого.
- Ааа… О господи!.. Так бы этот Бубубунин и писал. А то все бубубу, бубубу – и ничего не понятно. И за что только в наше время премии выдают?...
- Алевтина!..
- Алевтина Антонова, Южный Административный Округ, чтение продолжает! Ап! «Потом бабьим летом паутины много село на поля». Тук, тук, тук! Я человек-паук! Ладно, проехали. «Это тоже добрый знак: много тене…тенет..ника…»
- Это значит – паутины. Осенью, когда бабье лето, летает много паутины…
- «…много тенетника …» А он вообще-то русский?
- Кто?
- Этот дядюшка Бубу.
- Конечно. Великий русский писатель.
- А чего тогда, Анна Юрьевна, ничего у него не понятно?
- Он давно уже писал. Многие слова устарели. Всякие предметы быта тоже устарели. Понятно, детка?
- Понятно, учтем.
Алевтина сладко зевнула:
- «…много тенетника на бабье лето – осень ядреная…» Ап! Бабье лето – понимаю, ядреная осень – почти понимаю. А что такое «ядреная баба»?
- Это ты откуда взяла?
- Папа так говорит иногда, когда телик зырчит.
- Ну… это можно перевести как… ну… «красивая женщина».
- Ап! Хочу быть ядреной бабой.
- Давай дальше.
- «Помню раннее, свежее, тихое утро… Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад…»
Алевтина зевнула еще слаще и продолжительнее:
- Опять про погоду… «…помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и – запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести». О господи!.. Точно как это… как его?..
Алевтина прищурилась, что-то припоминая. И неожиданно очень сильным чистым голосом вдруг запела:
- Владимирский централ, ветер северный…
- Алевтиночка, откуда ты это взяла, рыбонька?
- Папа с друзьями на новый год пели. Плакали даже, сильнее всех дядя Самвел. У него все руки, как мультики, разрисованы. Он мне сказал знаете как… Он мне сказал: «Зови меня, Алевтина Сергеевна, Мистер Третьяковская Галерея». Он вообще крутой, стихи пишет. Ща… Он читал папе: «На зоне, В бушлате безродном, В озоне, В раю кислородном…» А что это «бушлате»?
- Типа как теплый пиджак для лесных прогулок. Давай дальше.
Алевтина отчаянно зевнула с подвывом:
- «Воздух так чист, точно его совсем нет…» А как же они дышат? О господи!.. «…по всему саду раздаются голоса и скрип телег. Это тархане…» Тархун – знаю, тархане – не знаю… Опять бубубу… «…мещане-садовники наняли мужиков и насЫпают яблоки…
- НасыпАют.
- …и насыпАют яблоки, чтобы в ночь отправлять их в город…» Чего-то я уже все. Устала я. Чего этому ослику от меня надо? Получил свои Нодельские премиальные выплаты – и отдыхай. Ладно, я, Алевтина Антонова, Южный Административный Округ, в следующий раз это все прочитаю и задания выполню. Может быть. Вы мне верите, Анна Юрьевна?
- Верю. Может быть.
- Тогда я пойду, а то у меня еще сегодня гимнастика. Цирковая, ап!
- Иди, Алевтинушка.
Недавно я перечитал кое-что из Ивана Алексеевича Бунина. Замечательный писатель. Яркий, умный, образный. Но с утра, до завтрака, я его читать не буду.
Потому что он действительно Иа и Бубу. Потому что устами школьника… И не надо его читать в двенадцать лет. Вот мне сейчас можно. И то дозированно.
Чтоб не повеситься от безысходности сразу после завтрака.
© Copyright: Елистратов Владимир
Свежие комментарии